|
Ною, как ребенок, ничего не понимаю. А меня тычут носом в манную кашу, разрешают потрогать огонь… и ждут, ждут, пока я повзрослею. Значит, это надо. Я попробую… я дам новые флаги. — Света… — Ты прав, — отрезала она. — Но и я чуть чуть права. Только не в том, что распустилась перед ребятами, конечно. Они… как умеют, так и веселятся. Как умеют, так и сражаются. У нас сегодня выходной, и нельзя его портить остальным. Договорились? И я снова почувствовал стену. Невидимую стену, которая всегда будет стоять между мной и Гесером, между мной и чинами из высшего руководства. Ту стену, что время возводит между нами. Сегодня я своими руками уложил в ней несколько рядов холодных хрустальных кирпичей. — Прости меня, Света, — прошептал я. — Прости. — Забудем, — очень твердо сказала она. — Давай забудем. Пока еще можем забывать. Мы наконец то огляделись. — Кабинет? — предположила Света. Книжные шкафы из мореного дуба, тома под темным стеклом. Здоровенный письменный стол, на нем компьютер. — Да. — Тигренок ведь живет одна? — Не знаю, — я покачал головой. — У нас не принято расспрашивать. — Похоже, что одна. Во всяком случае, сейчас, — Светлана достала платочек, стала осторожно промакивать слезы. — Хороший у нее дом. Пойдем, всем ведь не по себе. Я покачал головой: — Да они наверняка почувствовали, что мы не ругаемся. — Нет, не могли. Тут барьеры между всеми комнатами, не прощупать. Глянув сквозь сумрак, и я заметил скрытое в стенах мерцание. — Теперь вижу. Ты с каждым днем становишься сильнее. Светлана улыбнулась, чуть напряженно, но с гордостью. Сказала: — Странно. Зачем строить барьеры, если живешь один? — А зачем их ставить, когда ты не один? — спросил я. Вполголоса, чтобы не требовалось ответа. И Светлана не стала отвечать. Мы вышли из кабинета обратно в гостиную. Обстановка была не совсем кладбищенская, но близкая к тому. То ли Семен, то ли Илья постарались — в комнате царила пахнущая болотом сырость. Игнат, стоя в обнимку с Леной, тоскливо взирал на окружающих. Он предпочитал веселье, во всех его проявлениях, любые ссоры и напряги были ему как ножом по сердцу. Картежники молча смотрели на одну единственную карту, лежащую на столе — под их взглядами та дергалась, извивалась, меняла масть и достоинство. Надувшаяся Юля о чем то тихо расспрашивала Ольгу. — Нальете выпить? — спросила Света, держа меня за руку. — Не знаете, что для истеричек лучшее лекарство — пятьдесят грамм коньяка? Тигренок, с несчастным видом стоявшая у окна, торопливо пошла к бару. Она что, нашу ссору на свой счет записала? Мы со Светой взяли по рюмке коньяка, демонстративно чокнулись и поцеловались. Я поймал взгляд Ольги: не обрадованный, не опечаленный, а заинтересованный. И, чуть чуть, ревнивый. Причем ревность это никак не связана была с поцелуем. |