|
Зарывшись в холодильник, я обнаружил там кое что из закуски. Сыр, колбаса, соления… Интересно, как соотнесется сорокалетний коньяк с малосольным огурцом? Наверное, они испытают взаимную неловкость. Как я с Ольгой. Я достал сыр и колбасу. — Лимонов нет, извини, — я понимал всю абсурдность приготовлений, но все же… — Зато коньяк приличный. Сова молчала. Из отведенного под бар ящика стола я извлек бутылку «Кутузова». — Доводилось пробовать? — Наш ответ «Наполеону»? — сова издала смешок. — Нет, не пробовала. Абсурдность происходящего нарастала. Сполоснув два коньячных бокала, я поставил их на стол. С сомнением посмотрел на комок белых перьев. На кривой короткий клюв. — Ты не сможешь пить из бокала. Может быть, принести блюдечко? — Отвернись. Я подчинился. За спиной послышался шорох крыльев. Потом — легкое, неприятное шипение, напоминающее то ли разбуженную змею, то ли подтекающий из баллона газ. — Ольга, извини, но… — я обернулся. Совы больше не было. Да, я ожидал чего то подобного. Надеялся, что ей позволено хоть иногда принимать человеческий облик. И мысленно нарисовал портрет Ольги, заточенной в птичье тело женщины, помнящей еще восстание декабристов. Почему то представлялась княжна Лопухина, убегающая с бала. Только постарше, посерьезнее, с мудростью в глазах, чуть осунувшаяся… А на табуретке сидела молодая, внешне совсем молодая женщина. Лет двадцати пяти. Коротко, по мужски стриженная, щеки грязные, словно из пожара выбралась. Красивая, и черты лица аристократически тонкие. Но эта гарь… грубая уродливая стрижка… Одежда шокировала окончательно. Грязные армейские штаны, образчика сороковых годов, расстегнутый ватник, под ним — серая от грязи гимнастерка. Ноги босые. — Красивая? — спросила женщина. — Все таки, да, — ответил я. — Свет и Тьма… почему ты так выглядишь? — Последний раз я принимала человеческий облик пятьдесят пять лет назад. Я кивнул: — Понимаю. Тебя использовали во время войны? — Меня используют во время всех войн, — Ольга мило улыбнулась. — Во время серьезных войн. В иное время мне запрещено принимать человеческий облик. — Сейчас войны нет. — Значит, будет. На этот раз она не улыбалась. Я сдержал проклятие, лишь сделал знак отрицания беды. — Хочешь принять душ? — С удовольствием. — Женской одежды у меня нет… джинсы и рубашка устроят? Она кивнула. Поднялась — неловко, смешно поведя руками, — с удивлением посмотрела на свои босые ноги. И пошла в ванную — как будто не в первый раз принимала у меня душ. Я кинулся в спальню. Вряд ли у нее много времени. Джинсы — старые, зато на размер поменьше, чем ношу сейчас. Все равно велики будут… Рубашка? Нет, лучше тонкий свитер. Белье… н да. Три раза н да. |